Кошмарики
Я живу в доме с серой башней. Под окном растут каштаны. Я жру каштаны, чтобы не слишком сильно воспарять над землей и отличаться от других (хотя мне кажется, что именно они помогают мне парить и быть собой). Когда я съела достаточное количество, я уже не могу ни подлетать до башни, ни хоть как-то различать себя в толпе.
Во дворе растут шампиньоны. Мы с бабушкой берем цепную свинью и идем их искать. Свинья вырывает грейдерным пятачком все шампиньоны. Что с ними делать- непонятно, но артефакты собраны и есть чувство выполненной миссии. Шампиньоны не жрут, их пересаживают в другое место, где они вряд ли приживутся (при том, что они вообще-то размножаются кусками шляпок со спорами). По ночам ко мне приходят белые души шампиньонов и рассказывают мне о бессмысленности любой деятельности.
В коридоре напротив мусоропровода висит веревочная лестница, на которой я кувыркаюсь. Родители начинают орать друг на друга, когда я стою между ними под лестницей. Я подпрыгиваю и повисаю на лестнице. От ора родителей поднимается ураган, лестница раскачивается, мусоропровод раскрывается и я улетаю в него. Вылетаю я из него в кривое зазеркалье, где я старшая и 7ми детей, родители - оба рационалы-анорексики, и у меня нет шанса иметь ватную подушку между мной и реальностью, все очень честно является точно таким, как есть. Эта Даша начинает работать в 14 лет, водит машину и является социально успешной трудоголичкой-ЗОЖницей, чтобы не испытывать стыда, но счастья это ей разумеется не приносит.
Есть черный ход во двор, и в нем уже 30 лет тлеет матрас, и я боюсь выйти, хотя он открыт. Лифт тоже ездит, от нижнего мира к верхнему, и я боюсь не выйти на нужном этаже, и пропасть либо в нижнем, либо в верхнем мире, где бродит Пелевин с бубном, обожравшись грибами. Лестница тоже есть, она идет вокруг лифта спирально, и 30 лет подряд отец находит там мою надпись “Андрей Губин”, и стебет меня- кто бы это мог написать. Андрей Губин выезжает на лифте из нижнего мира, забирает меня на 6м и увозит к Пелевину собирать небесные грибы. Это души тех шампиньонов, которые приходили ко мне по ночам.
В соседнем подъезде живет в коммуналке Марьяна, с которой мы ходили в детский сад. Она кричит мне снизу со двора и зовет гулять. Я пишу ей записку, сворачиваю самолетик, сажусь на него и слетаю вниз. Мы прыгаем через резинку “Олимпиаду”. Третья с нами-дриада из ясеня во дворе. Она курит, т.к. не может без дыма после жизни на садовом кольце, и похожа на молодую Маргариту Терехову.
Я еду на велике за хлебом. Хлебный напротив дома через кольцо, но мне западло тащить велик по подземному переходу, и я переезжаю через 3 дороги в объезд. На одной из них мой велик сбивает козел с военными. Переднее колесо отлетает и становится восьмеркой. На мне ни царапины, я реву в голос от потери велосипеда. Военные быстро чинят колесо, теперь мой велик считает себя прапорщиком и строит меня, заставляя ездить ралли.
Мы гуляем с Сашей и Димой в Эрмитаже, заколоченном и заваленном всякой хренью. Это мой рай-можно лазить по крышам сараев, находя пуговицы от шинелей со звездами, спускаться в сухой фонтан, и строить миры из старых весов и печатных машин в бетонных кольцах. Один из них так крут, что я переселяюсь в него, и теряюсь, как в Макондо, а мое отсутствие снаружи никто не замечает. Мое Макондо выплюнуло им вполне подходящий роботизированный суррогат, и он всех устроил.
Мы меняемся. Я езжу с родителями на ладах и жигулях с громко хлопающими дверями смотреть варианты квартир. Все ужасны. В один чОрный вечер мы въезжаем на 1й или 2х машинах с парой никогда не улыбающихся родственников-риэлторов в колодец на Пироговке, который сразу кажется мне накладывающим на меня свои огромные лапы. Меня немного обезболивают хомячки, живущие за стеклом в серванте у дочек хозяйки. Я чувствую, что прежняя жизнь закончилась, и все, что мне предстоит - это превращение в хомячка и жизнь в серванте за стеклом. Мы собираем по помойкам коробки для переезда. Я оплакиваю каждый сантиметр дома и балкона. Когда мы собираемся, чтобы выйти навсегда, с прихлопываю себя дверью балкона. Я прихлопываю себя дверью лифта. Я прихлопываю себя дверью подъезда. Я прихлопываю себя громко хлопающей дверью лады, которую нужно закрывать с 10ти сантиметров. Я раздробила себя на достаточное количество хомячков, чтобы согласиться на то, чтобы меня посадили в любой сервант. Душа того, что было во мне целым, поднимается и остается кружиться над шпилем серой башни. Она и сейчас там, если кому-то есть до нее дело, но никто этого не замечает, только Пелевин иногда подгоняет смерчик бубном, а иногда кидает грибы в воронку. В такие дни Андрей Губин стонет еще слаще, души шампиньонов причитают о тщете всего сущего, а дриада Маргарита Терехова затягивается, контрольно подпаливая бычком матрас, перегораживающий черный ход.